Хтон. [Дилогия "Атон": Хтон. Фтор] - Пирс Энтони

— Ни то, ни другое не естественно, — сказал Бедокур. — Впрочем, да: теперь у меня больше здоровья и свободы, чем когда-либо, и вот их-то я вам и предлагаю.

— Свобода и здоровье — в Хтоне? Экая чушь! — сказал Атон и приготовился к действиям.

— Неужели вы полагали, — сказал Бедокур на удивление спокойно, — что можно бросить вызов легким и желудку Хтона и не быть подотчетным мозгу?

— Вашему богу я не подотчетен. Я выиграл свою свободу.

— Еще нет, — сказал Бедокур. — Хтон пожаловал вам отсрочку приговора. Вы ее не завоевали.

Слова звучали очень знакомо. Как много сил воображало, что они управляют его жизнью? Или они всего-навсего воображаемы?

— Как вы заметили, — продолжил Бедокур, — мы очень похожи. По нормальным стандартам я безумен. Лишь поручение от Хтона сохраняет мое равновесие. Хтон заботится обо мне неким способом, который вы скоро поймете. Но вы…

— Я был осужден как душевнобольной преступник, — признался Атон. — На Хвее этот термин еще в моде. Но все это было до смерти миньонетки. Сейчас я в полном порядке. — Ложность этого заявления тут же поразила его. Хвеи его больше не любили, а это значило, что он совершенно испорчен, неважно, сознает он причину этого или нет. Подозревала ли Кокена? Не потому ли она держалась от него на расстоянии? Почему же в таком случае она все время заботилась о его теле? Зачем послала победить «злодея»? Слишком многое неразрешимо.

Но он совершил бы одну вещь ради нее, ради любви, которую, по его мнению, он ощущал, хотя понимал, что теперь это мелкая эгоистическая вещь — любовь, недостойная ее. Он бы сделал ей подношение, поскольку она, похоже, этого хотела: безжизненное тело Бедокура.

— Ваше личное безумие произрастает из биологической почвы, — сказал Бедокур. — Оно неизлечимо. Свою наследственность вам не переделать. Вы и дальше будете садистски убивать, потому что миньон в вас жаждет телепатического наслаждения от боли невинных жертв. Вы и дальше будете забывать свои преступления, потому что человек в вас не может принять преступных наслаждений, которых требует ваше второе Я. Вы и дальше будете оправдывать решение тех, кто наложил запрет на Миньон, ненавидя себя больше, чем кого-либо, — и по праву. О да — теперь вы знаете о своем безумии, не так ли, миньон?

— Я убивал, — сказал Атон, — но не садистски. Мои поступки исходят из справедливости и милосердия. Я — не химера.

Бедокур не смягчился.

— Я не говорю о честных убийствах, миньон. Конечно, в Хтоне убивать порой необходимо. И не ваши ошибки я имею в виду: девушку на Идиллии, месть миньонетке, пещерную женщину. Вы пытались их всех убить, но пребываете в таком раздоре с самим собой, что не способны действенно ни любить, ни ненавидеть. Нет, не эти поступки. Но вспомните один особый случай: своего дружка Влома. (Да, мой бог рассказывает мне все.) Вы утверждали о своей невиновности, потому что формально не пролили его крови. Зато вы предали нижние пещеры и опозорили его, и подставили его под казнь. И были там, подслушивая, когда придет химера. Ваша чувствительность миньона уловила дикий умишко подкрадывавшейся химеры, и вы поняли, что она идет за Вломом. Вы могли позвать людей и спасти его — но не сделали этого. Вы были там, смакуя его боль, когда химера напала, и по-прежнему не дали сигнал тревоги. Только его предсмертный крик призвал остальных — слишком поздно. Вот что вы делали в Хтоне, и не единожды! Вы использовали химеру для удовлетворения своей звериной страсти. Это и есть ваша справедливость? Ваша… нормальность?

Атон вспоминал… Хтон, где его похоть к боли усилилась заключением. Людей, смерть которых он смаковал; чудовищные пытки над ними существа, которые он мог остановить, но не останавливал, пока они истекали кровью. Греховный восторг, что страшил его; почти религиозная радость, завершаемая судорогами наслаждения, когда наступала предсмертная агония.

Он вспомнил суд на Хвее: эксперты свидетельствовали, что его отклонение было биологическим, а не психическим и что оно неизлечимо. Что его не убьют, но и не выпустят — ради безопасности человечества — на свободу. Что даже полная промывка личности не удалит запретные побуждения. Он вспомнил приговор: Хтон.

Особенности миньона проявились у него в зрелости, но какое-то время были целиком направлены на поиск миньонетки. Когда ее влияние ослабло, начался ужас. Его любовь к Кокене стала последней борьбой в нем человеческих качеств — проигранной борьбой.

Хвея все знала. Ее не было с ним в период его безумия. Она любила того, кем он был раньше; но когда после Хтона он коснулся ее рукой смерти…

— По этой причине, — сказал Бедокур, — вы и вернетесь в Хтон. Там вы будете в безопасности и от собрата-человека, ибо вы вне закона, и от самого себя, Хтон лучше поддержит ваше душевное здоровье, чем вы сами. Хтон будет вашим богом, а вы и я станем братьями — всегда в безопасности, всегда свободны.

Это искушало. Атон увидел, что вся его взрослая жизнь была разрушительным кошмаром страсти и боли, заражавшим все, чего он касался. Миньонетка была частью этого кошмара — естественной и непременной. Но Кокена… для нее было бы лучше, поступи он с жестокостью миньона и вышвырни ее из своей жизни. Ей было бы лучше с себе подобными. Любовь, которую он зародил в ней, нашла бы самое прекрасное воплощение в потере.

Но миньонетка умерла, чтобы дать ему человеческое подобие. Она его прекрасно знала, знала о его связи с Хтоном и во всеуслышанье высказывалась против нее. Злоба и Кокена, миньонетка и человеческая женщина, его первая и вторая любовь — они были не соперницы, а искренние сотрудницы в деле на его благо. Они поняли, что у Атона есть шанс, и обе поставили на него свою жизнь. Мог ли он теперь их предать?

Возможно, обе ошибались — но они верили в его выздоровление, и ради них он обязан пойти на крайность, отказаться от легких путей. Он не в силах был зачеркнуть свои преступления, бежав от жизни. Он обязан был жить, чтобы искупить вину, чтобы как-то уравновесить чаши весов. Он должен был встретиться лицом к лицу с тем, кем он был и что сделал — и искать пути исправления. Это и есть настоящая битва: против капитуляции, так привлекательно предложенной доктором Бедокуром.

— Нет, — сказал Атон.

Выражение лица Бедокура изменилось.

— Я покажу вам, кто вы такой, — хрипло проговорил он. Зубы торчали из его рта, как у пещерной саламандры. — Вы схематизируете, вы чересчур обольщаетесь надеждами на свою грядущую праведность. Но ваше истинное желание осталось прежним — убить себя, ибо вам известно, что вы — соучастник в преступлении против своей культуры. Вы пытались свалить вину на миньонетку, но действовали-то именно вы! Да вы и сами знаете, что я имею в виду, миньон.